– С чего ты взяла?
– Ни с чего. Только неоткуда больше взяться такой таинственности. Можешь не беспокоиться, я не проболтаюсь.
– Мистер Антор, – пробормотал Дарелл, – я вынужден просить у вас прощения за все происходящее.
– О, что вы, не за что, – глухо отозвался Антор. – Не виноваты же вы, в конце кондов, в том, что ваша дочь вступила в общение с темными силами… Вы не будете возражать, если я задам ей один вопрос, прежде чем мы уйдем? Мисс Аркадия…
– Что вам угодно?
– Почему вы считаете, что влезать в окно глупее, чем войти в дверь?
– Да потому что сразу становится ясно, что вы что-то скрываете, глупец! Если у меня есть тайна, я не стану заклеивать себе рот пластырем, чтобы все до одного догадались, что я боюсь проболтаться. Наоборот, я говорю столько же, сколько обычно, но совсем о другом. Вы когда-нибудь читали афоризмы Сальвора Гардина? Надеюсь, вы знаете, что он был нашим первым мэром?
– Да, знаю.
– Ну так вот, он говорил, что только та ложь хороша, за которую не стыдно. А еще он говорил, что не все должно быть правдой, но все должно выглядеть правдиво. Ну так вот: когда вы влезаете в окно, это как раз та самая ложь, за которую стыдно и которая правдиво не выглядит.
– Ну а вы как поступили бы на моем месте?
– Если бы я была на вашем месте и мне нужно было познакомиться с моим отцом или посетить его по крайне секретному делу, я бы познакомилась с ним совершенно открыто и встретилась совершенно легально. И тогда, когда бы все знали, что ваши отношения с моим отцом сами собой разумеются, вы бы сохранили свою тайну в целости и сохранности и никому в голову не пришло бы вас в чем-то заподозрить.
Антор оторопело смотрел на девочку. Потом отвел взгляд в сторону. Откашлявшись, он сказал Дареллу:
– Пойдемте, доктор. Мне нужно подобрать в саду свой портфель. Нет, еще одну минутку. Только один вопрос. Аркадия, у тебя ведь нет под кроватью бейсбольной биты, правда?
– Нет, конечно!
– Ха! Я так и думал!
Доктор Дарелл остановился на пороге.
– Кстати, Аркадия, когда будешь переписывать сочинение, постарайся избежать этих туманных намеков на свою бабушку. Я считаю, что вполне можно выпустить эту часть.
Он и Пеллеас молча спускались по лестнице. Гость осторожно поинтересовался:
– Извините, сэр… Сколько ей лет?
– Позавчера исполнилось четырнадцать.
– Четырнадцать? Более милосердный… Скажите, она вам говорила когда-нибудь, что в один прекрасный день выйдет замуж?
– Нет, пока не говорила.
– Знаете, когда она об этом объявит, лучше сразу пристрелите жениха.
Молодой человек без тени юмора смотрел в глаза хозяина.
– Я говорю совершенно серьезно. С ней и сейчас-то страшно, а когда ей будет двадцать… нет, не завидую я ее жениху. Ради бога, только не обижайтесь.
– Я и не обижаюсь. Я понимаю, о чем вы говорите.
А наверху объект столь тонкого психоанализа – усталая, обиженная Аркадия – сжала в руке микрофон и продиктовала полусонным голосом: «Будущеепланаселдона». Принтер невозмутимо снабдил эту абракадабру соответствующим количеством изящных заглавных букв, и на бледно-сиреневом листе появилось название:
«Будущее Плана Селдона».
Представьте себе комнату!
Где конкретно она находилась, сейчас неважно. Достаточно будет сказать, что в этой комнате – больше, чем где бы то ни было – существовала Вторая Академия.
Эта комната на протяжении столетий была колыбелью чистой науки, но в ней не было ни одного из тех приспособлений, которые мы привыкли видеть в лабораториях ученых. Здесь обитала наука, оперирующая только математическими понятиями, – так работали древние мыслители в доисторические времена, когда человек еще не шагнул за пределы своего собственного знакомого мира.
Итак, во-первых, в комнате находился защищенный силой психоисторической пауки, которую до сих пор не смогла победить вся объединенная физическая мощь Галактики, Главный Радиант – вся суть, вся полнота Плана Селдона.
Во-вторых, в комнате находился человек – Первый Оратор.
Он был двенадцатым в череде главных хранителей Плана, а титул его означал единственное: на встречах руководителей Второй Академии за ним было первое слово.
Его предшественник победил Мула, но ошибка, допущенная во время этой чудовищной схватки, до сих пор сказывалась – прямая линия была искривлена…
Уже двадцать пять лет он и его сотрудники пытались вернуть Галактику, населенную упрямыми, глупыми людьми, назад, на верную дорогу. Это было чудовищно трудно.
Первый Оратор взглянул на робко открывшуюся дверь. Все время, пока он в одиночестве вспоминал о напряженнейшей борьбе, которая медленно и неизбежно шла к развязке, – все это время он не забывал о том, кто должен был прийти к нему. О юноше, Студенте, одном из тех, кому суждено было когда-то победить в этой борьбе.
Молодой человек неуверенно остановился па пороге. Первый Оратор встал, подошел к нему и провел его в комнату, мягко положив руку на его плечо.
Студент смущенно улыбнулся, и Первый Оратор улыбнулся ему в ответ.
– Во-первых, я должен объяснить тебе, почему ты здесь.
Они сидели друг против друга за письменным столом и разговаривали так, как принято разговаривать только во Второй Академии.
Речь – изначально – была средством, которое человек разработал для передачи своих мыслей и эмоций. Средство это далеко от совершенства, Решив, что определенные звуки и комбинации звуков должны выражать определенные нюансы мышления, человек создал метод коммуникации, который, однако, за счет своей громоздкости свел на нет всю тонкость мозговой деятельности, превратив ее в грубые голосовые сигналы.